Минаев Дмитрий Дмитриевич
Невинные заметки

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Сближение петербургских пессимистов с провинциальными оптимистами.- Мечты о славном будущем.- Общественный раздор, возбуждаемый катковскими органами.- Фамильное происхождение двум новым романов "Русского Вестника" и новый прием, с которым нужно читать их.- Набеги и "сарынь на кичку!" "Московских Ведомостей".- Опыты преследования Шекспира за нигилизм, а А. Фета за пасквиль.- Наши Маниловы и их гоньба за "светлыми явлениями".- Примирительное слово современного оптимиста.- Статистика Япония и выводы одного московского чудака.- Нечто о "незнакомцам" русской печати.- Мы открываем новую Америку!..- Возведение в культ древних обычаев московскими публицистами и адвокатики.- Отрывок из русской "Илиады".- Кто лучше: наши драматурги или артисты петербургского театра?

   

НЕВИННЫЯ ЗАМѢТКИ.

Сближеніе петербургскихъ пессимистовъ съ провинціальными оптимистами.-- Мечты о славномъ будущемъ.-- Общественный раздоръ, возбуждаемый катковскими органами.-- Фамильное происхожденіе двумъ новымъ романовъ "Русскаго Вѣстника" и новый пріемъ, съ которымъ нужно читать ихъ.-- Набѣги и "сарынь на кичку!" "Московскихъ Вѣдомостей".-- Опыты преслѣдованія Шекспира за нигилизмъ, а А. Фета за пасквиль.-- Наши Маниловы и ихъ гоньба за "свѣтлыми явленіями".-- Примирительное слово современнаго оптимиста.-- Статистика Японія и выводы одного московскаго чудака.-- Нѣчто о "незнакомцамъ" русской печати.-- Мы открываемъ новую Америку!..-- Возведеніе въ культъ древнихъ обычаевъ московскими публицистами и адвокатики.-- Отрывокъ изъ русской "Иліады".-- Кто лучше: наши драматурги или артисты петербургскаго театра?

I.

   "Что дѣлается въ Петербургѣ"? Мы помнимъ то не очень далекое прошлое, когда этотъ вопросъ сильно занималъ нашихъ провинціаловъ, ловившихъ съ нервическимъ любопытствомъ всякое извѣстіе съ невскаго берега и въ книжкѣ вновь полученнаго журнала прежде всего разрѣзывавшихъ "Очерки петербургской жизни" Новаго поэта. Громадныя сугробныя пространства, раздѣлявшія невскую столицу отъ дальнихъ губерній Россіи, и отсутствіе быстрыхъ сообщеній сильно помогали тому обаянію, съ которымъ обитатели разныхъ "медвѣжьихъ угловъ" смотрѣли изъ своего прекраснаго далека на "сѣвернаго колосса", поднимавшагося гдѣ-то въ туманѣ, подъ финскимъ небосклономъ.
   Времена перемѣнились. При помощи желѣзныхъ рельсовъ между Петербургомъ и провинціями разстояніе значительно сократилось или, выражаясь языкомъ одного ученаго изданія, въ средѣ главныхъ русскихъ городовъ совершилось "неподвижное движеніе". Свистъ локомотива сталъ раздаваться въ такихъ захолустьяхъ, куда прежде воронъ костей не заносилъ, и откуда, въ свою очередь, провинціальные нетопыри, какъ устрицы, прилипшія къ раковинѣ, не рисковали удаляться дальше пригородной деревни или уѣздной ярмарки.
   Петербургъ сталъ доступенъ и его таинственная прелесть исчезла. Провинціалы смекнули, что отъ какого-нибудь малороссійскаго хутора или уральскаго хребта до гостинницы Демута -- рукой подать: стоитъ только сѣсть на пароходъ, или въ вагонъ и черезъ недѣлю они могутъ гулять по Невскому проспекту, получать прямо съ типографскаго станка академическую газету въ видѣ сырыхъ скатертей и услаждать свой слухъ вчерашними сплетнями шумной столицы. Толпы провинціальныхъ гостей ринулись къ намъ на побывку, не смотря на опасности скороспѣлыхъ дорогъ, и иллюзія пропала.
   Даже тѣ провинціальные лежебоки, которые не покидаютъ своихъ логовищъ для увеселительно-опасныхъ прогулокъ въ Петербургъ, даже они, при помощи различныхъ газетныхъ вѣщуновъ и репортеровъ, очень скоро узнаютъ обо всемъ, что творится у насъ подъ ревнивой эгидой невскаго тумана. Гдѣ-нибудь въ Ростовѣ или въ Красномъ Яру мирные граждане чрезвычайно быстро посвящаются во всѣ мелочи петербургской жизни, толкуютъ о насморкѣ Патти, о предсмертной икотѣ кашпиревской "Зари", о затрапезномъ ораторствѣ Теодора Ливанова въ Москвѣ, даже новыхъ сапогахъ, въ которыхъ являлся г. Нильскій на сценѣ послѣдняго бенефиса.
   Итакъ, если Петербургъ не приблизился къ Европѣ, за то онъ сталъ гораздо ближе къ своимъ родственнымъ провинціальнымъ городамъ, что должно радовать всѣхъ охотниковъ до всевозможныхъ сближеній и братаній. Во всякомъ случаѣ, новое "передвиженіе народовъ* въ миніатюрѣ изъ провинцій на Неву и обратно -- есть зрѣлище весьма утѣшительное, отъ котораго, если не теперь, то въ близкомъ будущемъ, мы должны ждать нѣкотораго обновленія. Крайности сходятся, и мы заранѣе предвкушаемъ сладость того плода, который долженъ возродиться отъ любовной связи петербургскаго пессимизма съ провинціальнымъ оптимизмомъ.
   Повидимому, Между этими двумя началами идетъ еще пока упорная борьба и будущіе друзья смотрятъ врагами, но это только повидимому, но это только временное и случайное недоразумѣніе. Хорошо-ли это, дурно-ли, но, проникаясь духомъ времени, мы должны прозрѣть, что близко то время, когда тощая фараоновская корова проглотитъ жирную, русскіе оптимисты возьмутъ верхъ надъ своими противниками и начнется во всей матушкѣРоссіи веселіе и ликованіе. Приближается, говоримъ мы, это время, эта мѣщански-усладительная драма, которой прологъ уже разыгрывается передъ нашими глазами. Если это истина не веселая, то все-же за нею есть преимущество истины, а намъ... "тьмы низкихъ истинъ намъ дороже лжи, возвышающей обманъ".
   

II.

   Но не станемъ заглядывать въ будущее и посмотримъ на настоящее. Въ настоящее время намъ не трудно замѣтить, какъ по настроенію общества, такъ и по характеру текущей (вспять?) журналистики, что борьба двухъ началъ "отрицательнаго" и "примирительнаго" поддерживается какъ-то искуственно, идетъ вяло и обѣ стороны не прочь отъ мировой сдѣлки, лишь-бы сохранить при этомъ нѣкоторую "осанку благородства". Ликующіе примирители, сильные если не качествомъ, то количествомъ, берутъ верхъ, потому-что оптимизмъ приходится больше по вкусу большинству русскаго общества. Если оно и заявляетъ иногда свой скептицизмъ, то самаго невиннаго, безвреднаго свойства въ видѣ безобиднаго зубоскальства и хихиканья гамена, строющаго изъ-за угла свои комическія гримасы. Нашъ общественный скептицизмъ напоминаетъ недозрѣлаго и балованнаго барчука, который, притворяясь взрослымъ, чуть не плача, приправляетъ свой обѣдъ кайенскимъ перцемъ, корчитъ изъ себя отпѣтаго атеиста и въ то-же время боится остаться въ темной комнатѣ, гдѣ ему чудятся привидѣнія или замогильная тѣнь его покойной бабушки.
   Мирное настроеніе русскаго общества очень хорошо извѣстно представителямъ русской печати, но у нихъ есть свой разсчетъ держать это общество въ нѣкоторомъ страхѣ, дразнить его разными пугалами и постоянно чѣмъ-нибудь возбуждать его нервное вниманіе и недовѣріе. Такіе журналисты поняли очень хорошо, что прекрати они свое подускиванье и печатную травлю явныхъ и тайныхъ враговъ общественнаго спокойствія, то ихъ органамъ пришлось-бы очейь плохо. У г. Каткова, напр., въ распоряженіи цѣлыхъ три изданія и не застращивай, не возбуждай онъ своихъ читателей ежедневно, еженедѣльно и ежемѣсячно "Московскими Вѣдомостями", "Современной Лѣтописью" и "Русскимъ Вѣстникомъ", то этого трехглаваго журнальнаго чудовища постигла-бы участь какой-нибудь томимой безподписностью "Дѣятельности" или "Зари". И вотъ три органа М. Н. Каткова, какъ тройственный алкоранъ высшей мудрости, стали постоянно являться передъ публикой, то въ видѣ растрепанной немезиды, то громовержца изъ сорной кучи.
   Разумѣется, всякая ложь, преднамѣренно выдаваемая за несокрушимую истину, должна возмущать насъ; но при всемъ этомъ мы должны отдать полную справедливость катковскому тріумвирату въ томъ, что его фальшь всегда разыгрывается съ художественною стройностью и послѣдовательностью, что его разношерстный оркестръ, управляемый опытнымъ капельмейстеромъ, отличается самою артистическою цѣлостью и согласіемъ. Даже самые беллетристы, воспитанные по программѣ "Русскаго Вѣстника", свое свободное творчество отдали въ полнѣйшее распоряженіе ловкаго московскаго пристанодержателя и въ запуски пишутъ, словно для конкурса, на заданныя темы многотомные романы и всякія повѣсти.
   Кто-бы могъ нѣсколько лѣтъ тому назадъ искать какой-нибудь родственной связи между произведеніями автора "Мертваго дома" и издѣліями творца романа "Некуда"? Трудно было не только заподозривать ихъ въ солидарности, но болѣе чѣмъ невѣроятно было-бы встрѣтить ихъ имена на страницахъ одного и того-же журнала. Но тѣ времена прошли: наступили дни вавилонскаго смѣшенія принциповъ, людей, понятій, цинической откровенности и открытаго ренегатства въ ту или другую сторону. Наѣздники, являвшіеся нѣкогда подъ прикрытіемъ псевдонимовъ Никитъ Безрыловыхъ, Стебницкихъ, П. Нескажусь и Незнакомцевъ, перестали стѣсняться и сбросили свои псевдонимныя маски. Для чего стѣсняться? Передъ кѣмъ? Что за китайскія церемоніи?
   И, дѣйствительно, всѣ перестали церемониться. Люди, привыкающіе ко всему на свѣтѣ, привыкли мало-по-малу и къ литературной кадрили "Русскаго Вѣстника", -- кадрили, состоящей изъ гг. Клюшникова и Писемскаго, Достоевскаго и Лѣскова. Два послѣдніе романиста до такой степени окатковилисъ, что въ новѣйшихъ своихъ романахъ "Бѣсы" и "На ножахъ" слились въ какой-то единый типъ, въ гомункула, родившагося въ знаменитой чернилицѣ редактора "Московскихъ Вѣдомостей"... Каждый изъ этихъ романистовъ, сбросивъ шкурку своей индивидуальности, "озлобленный на новый вѣкъ и нравы", и отъ обскурантной злобы зеленѣя на подобіе обертки "Русскаго Вѣстника", обзавелся охотничьей трещоткой для запугиванья краснаго звѣря, т. е. публики" разными красными призраками. Такая облава въ беллетристической формѣ, такая художественная травля двухъ романистовъ заслуживаютъ нѣкотораго вниманія.
   

III.

   Несомнѣнно, что "Бѣсы" и "На ножахъ" прочитаны многими читателями, но также несомнѣнно, что большинству читателей неизвѣстенъ пріемъ или ключъ къ этому назидательному чтенію. "Каждую книгу надо умѣть читать", говоритъ Паскаль, и это чрезвычайно простая истина не всѣмъ легко дается, какъ кажется по первому взгляду. Одного автора нужно читать черезъ строчку, другого между строкъ, третьяго, какъ, напримѣръ, г. Фета, удобнѣе читать снизу вверхъ и т. д. Пріемы различны и разнообразны.
   Съ особымъ ключомъ нужно подходить и къ новому роману г. Лѣскова-Достоевскаго-Стебницкаго. Мы говоримъ къ роману, потому что въ сущности "Бѣсы" и "На ножахъ" есть одно дѣльное произведеніе, хоть и писанное разными авторами, во авторами сросшимися и слившимися нераздѣльно въ оркестрѣ г. Каткова. Рецептъ для поглощенія этого романа слѣдующій. Такъ-какъ "Бѣсы -- на ножахъ" есть ничто иное, какъ иллюстрація къ передовымъ статьямъ "Московскихъ Вѣдомостей", переданнымъ въ фермѣ діалоговъ и приправленнымъ нервно-болѣзненнымъ анализомъ Ф. Достоевскаго и видоковскою пронзительностью автора "Некуда", то ихъ нужно принимать въ себя, какъ лекарство, черезъ часъ по ложкѣ, поперемѣнно то того, то другого, то третьяго. Итакъ, читатель, проглоти сперва столбецъ "Московскихъ Вѣдомостей", закуси его главой изъ "Бѣсовъ" и сгрызи въ заключеніе нѣсколько страницъ "На ножахъ". Совершая постепенно такую умственную трапезу, твой умъ просвѣтлѣетъ и двуликій воспитанникъ журнальнаго катковскаго ликея г. Лѣсковъ-Достоевскій-Стебницкій явится передъ твоими внутренними очами въ своемъ настоящемъ свѣтѣ.
   "Бойся и оглядывайся"! кричитъ читателямъ каждая страница романа "Бѣсы -- на ножахъ", и его герои, какъ воспроизведеніе живыхъ современныхъ типовъ, выступаютъ передъ робкими зрителями въ качествѣ ехидныхъ злодѣевъ, умопотрясателей и изверговъ "новой идеи", порожденныхъ будто-бы сокрушительнымъ духомъ времени.
   Герои "Бѣсовъ" и "На ножахъ", если вѣрить въ ихъ художественную правду, если вѣрить, что они живьемъ взяты изъ русской жизни, дѣйствительно, могутъ запугать воображеніе довѣрчивыхъ замосковскихъ подписчиковъ "Русскаго Вѣстника". Они, пожалуй, готовы думать, что авторы съ натуры "свои портреты пишутъ" и невольно содрагаются. Посмотрите, въ самомъ дѣлѣ, что за герои у г. Достоевскаго-Лѣскова! Одинъ возводитъ самоубійство. въ принципъ, другой ("новый человѣкъ", замѣтьте!) съ апломбомъ воруетъ деньги, третій отравляетъ богатаго наслѣдника, четвертый состоитъ въ одно и то-же время въ амплуа радикальнаго писателя, ростовщика, поджигателя и шпіона... Что за ядовитость! Каждая глава романа есть новая мерзость, новый ужасъ, идущіе crescendo; къ счастію для читателей, эти ужасы отличаются такимъ пересоломъ, такимъ уродованіемъ дѣйствительности, что подъ конецъ становятся смѣшны по своей каррикатурности. Усердствуя въ исполненіи катковской программы, изображая какихъ-то невозможныхъ монстровъ, художники, по заказу сшивающіе свои романы, достигаютъ совсѣмъ не той цѣли, которой они добивались.
   -- Усердіе вещь хорошая, думаетъ читатель, но только въ извѣстныхъ границахъ. Не совсѣмъ-то практично,
   
   За тѣмъ, чтобы смѣшить народъ,
   Усердно жертвовать затылкомъ,
   
   а, у такихъ дѣятелей, какъ г. Стебницкій-Достоевскій, усердіе все превозмогаетъ, даже... здравый смыслъ.
   

IV.

   Черезчуръ усердные исполнители катковской "системы запугиванья* уронили ея кредитъ до того, что даже самые мнительные люди перестали ей вѣрить, сомнительно покачивая головой и думая: "Нѣтъ, тутъ что-то не ладно! Пересаливаете очень, други любезные"! Но авторъ этой "системы устрашенія" еще не кладетъ оружія. Назадъ отступать невозможно, корабли сожжены и волей-неволей приходится играть на той-же самой дудочкѣ. Дудочка поэтому и продолжаетъ дѣйствовать съ храбростью отчаянія, которому нѣтъ выхода. "Московскія Вѣдомости", не такъ давно разгромившія петербургскихъ адвокатовъ, заподозривъ ихъ чуть-чуть не въ государственномъ преступленіи, снова принялись за своего постояннаго врага -- за реальное образованіе.
   Загляните, въ No 220 этого изданія, гдѣ опять раздаются стопы и скрежетъ зубовный въ виду того самума растлѣвающаго реальнаго образованія, который будто-бы носится надъ нашими русскими степями. Читайте и вы узнаете, что имъ "портится и одуряется наша молодежь", что "слабоуміе и нигилизмъ, это оригинальное порожденіе нашего образованія, продолжаютъ царствовать и усиливаться въ нашихъ интелигентныхъ сферахъ, овладѣвая дѣлами и мнѣніями страны", что "беззащитная (?) Россія предана дѣйствію всякаго обмана и софизма" и, наконецъ, вы узнаете, какъ вредна для васъ "училища въ томъ смыслѣ реальныя, чтобъ изъ нихъ выходили реальные бездѣльники (сильно сказано!) для пополненія нашихъ университетовъ". Затѣмъ, "Московскія Вѣдомости"., впадая въ тонъ апокалипсиса и для большаго внушенія прибѣгая къ темнымъ иносказаніямъ, устрашаютъ насъ какимъ-то "плутомъ верхомъ на дуракѣ", а "плутъ и дуракъ, по мнѣнію этой газеты, имѣютъ серьезное значеніе, какъ орудіе въ рукахъ умныхъ людей, издалека подготовляющихъ нужныя имъ событія..*
   Московская Пифія сильно разсчитываетъ на полунеясность своихъ намековъ, и темныхъ предостереженій. Пусть, дескать, каждый толкуетъ по своему, а наше дѣло только предупредить, что "беззащитной Россіи грозитъ -- плутъ, сидящій верхомъ на дуракѣ".
   Какъ все это ни страшно, но успокоимся, однако, успокоимъ самого г. Каткова и откроемъ поголовную обязательную подписку на латинскіе лексиконы г. Леонтьева. Беззащитна-ли Россія, когда ее охраняютъ три органа Михаила Никифоровича, которые опаснѣй для враговъ отечества милліона штыковъ, "стальною щетиною сверкающихъ"? Страшны-ли Россіи "плутъ, сидящій верхомъ на дуракѣ", когда г. Катковъ такъ крѣпко сидитъ на своемъ конькѣ, такъ неуклонно оберегаетъ васъ отъ "бездѣльниковъ реализма" и отъ всякой заморской скверны? Успокоимся, и станемъ мирно наслаждаться жизнью подъ своею смоковницей.
   

V.

   Но М. Н. Катковъ не дремлетъ и не даетъ намъ времени передохнуть и успокоиться. Еще изъ нашего запуганнаго воображенія не успѣлъ улетучиться образъ "плута, сидящаго на дуракѣ", какъ "Современная Лѣтопись", другой органъ г. Каткова, бомбардируетъ насъ другимъ предостереженіемъ, указывая на петербургскую сцену, гдѣ была недавно поставлена новая пьеса г. Штеллера "Приданое современной дѣвушки".
   Если, по извѣстному выраженію, "за каждое слово можно отдать подъ судъ", то и во всякой невинной пьесѣ, даже въ водевилѣ П. С. Федорова (вѣдь, кажется, что человѣкъ благонадежный!) можно отыскать какую-нибудь злокачественность. Въ Москвѣ, въ началѣ нынѣшняго сезона, освистали-же одну изъ драмъ Шекспира за ея несовременность (?!). Можно идти и дальше: можно заочно подвергнуть Шекспира судебному преслѣдованію и привлечь тѣнь англійскаго драматурга на скамью подсудимыхъ. Разверните для пробы хоть его "Гамлета" и вы увидите, что, съ точки зрѣнія московскихъ бранд-мейстеровъ русской печати, это есть произведеніе вредное и безнравственное. Если хватитъ смѣлости (а развѣ ея у насъ мало?), то эту мысль можно развивать и доказывать очень серьезно. Мы даже удивляемся, какъ этого до сихъ поръ не случилось, какъ до сихъ поръ никто не заподозрилъ Шекспира въ самомъ лютомъ нигилизмѣ при созданіи хоть того-же самаго "Гамлета". Хотите, мы сами станемъ вамъ доказывать, что Гамлетъ тотъ-же Базаровъ въ плащѣ датскаго принца, тотъ-же Раскольниковъ въ бархатномъ беретѣ. Гамлетъ, какъ принцъ, оскорбляетъ слухъ своими демагогическими выходками, фамильярностью съ придворными и странствующими комедіантами; какъ сынъ, возмущаетъ своими грубостями, расточаемыми передъ королевой-матерью; какъ молодой человѣкъ, поражаетъ въ отношеніи Офеліи своимъ нигилизмомъ и двусмысленными намеками (вспомните сцену въ придворномъ театрѣ). Гамлетъ оскорбляетъ власть въ лицѣ своего короля-дяди, котораго онъ въ глаза называетъ "мамашей", а за глаза клеймитъ позорными именами шута и убійцы... Мы можемъ привести цѣлые столбцы выписокъ изъ монологовъ и рѣчей датскаго принца, въ которыхъ "базаровщины" больше, чѣмъ у самого Базарова, и отдадимъ Шекспира на жертву г. Каткову, который самъ перевелъ нѣкогда "Ромео и Юлію", а потому, вѣроятно, только по забывчивости и оплошности не привлекъ автора этой трагедіи за нигилизмъ въ "суду русскаго общественнаго мнѣнія..."
   Впрочемъ, привлечь къ отвѣтственности Шекспира не совсѣмъ-таки удобно, хоть ужь потому, что онъ не состоитъ на русской службѣ, и если-бы даже нашъ московскій Юмъ и ухитрился вызвать изъ Валгаллы его призракъ, то еще, пожалуй, англійскій посланникъ въ обиду вломится, а тамъ... однимъ словомъ, дѣло неподходящее. Гораздо легче справиться съ своимъ, россійскимъ драматургомъ, и, будь онъ хоть невиннѣе агнца, навязать ему такія мысли, которыя и во снѣ ему даже не снились. Такимъ-то драматическимъ агнцемъ и явился для г. Каткова авторъ комедіи "Приданое современной дѣвушки".
   Прежде всего нужно замѣтить, что г. Штеллеръ драматургъ начинающій и, какъ многіе думаютъ, "подающій надежды". Что будетъ дальше, намъ неизвѣстно, но его новая (по счету вторая) пьеса имѣетъ достоинство "скучно-благонамѣреннаго" произведенія, написаннаго по готовому рецепту. Какъ по замыслу, такъ и по исполненію, она столь невинно-дидактична, отличается такимъ кадетскимъ міросозерцаніемъ, что въ ней можно относиться съ тѣмъ снисхожденіемъ, съ какимъ приступаютъ къ "сочиненію на заданную тему", написанному юнкеромъ къ выпускному экзамену. Вся суть комедіи въ томъ, что русской дѣвушкѣ стоять только открыть модный магазинъ и тогда для нея вполнѣ обезпечена свобода, покой, счастіе и честность, что открытіе такого магазина спасетъ ее отъ всѣхъ случайностей и темныхъ сторонъ дѣйствительности. Словомъ, та-же простая исторія, какъ въ крыловской баснѣ: какъ мартышка, почти потерявъ зрѣніе, была увѣрена,
   
   Что это зло еще не такъ большой руки:
   Лишь стоитъ завести очки,
   
   такъ, оказывается, что и судьба русской женщины зависитъ отъ открытія моднаго магазина.
   Что можетъ быть благодушнѣе и безвреднѣе такой фабулы комедіи съ аркадскими нравами? Но не такъ думаетъ "Современны Лѣтопись", эта сводная сестра "Московскихъ Вѣдомостей", которая изъ "замысловъ какихъ-то непонятныхъ" (для многихъ, впрочемъ, они понятны) съ остервенѣніемъ набросилась на комедіи г. Штеллера и не только пожаловалась на него обществу, но даже ближайшему начальству г. Штеллера поставила на видъ "вредное направленіе" молодого драматурга, который пишетъ комедіи съ тенденціей и... носитъ мундиръ!!...
   Если-бы подобныя жалобы, причитанія и обвиненія были искренны и наивны, какъ всякая манія, то разбирать ихъ причину нужно-бы опытнымъ психіатрамъ, но выходки и поддразниванье катковскихъ органовъ слишкомъ предвзяты и намѣренно-вымучены, чтобы ихъ заподозрить въ наивности. Тутъ "нѣчто" другое. До чего дойдетъ это "нѣчто", мы угадывать не рѣшаемся, но думаемъ вотъ что: когда ужь безхитростная, благодушная пьеса г. Штеллера смущаетъ сонъ и явь издателя трехъ московскихъ журналовъ, то ему не трудно будетъ придти къ обвиненію А. Фета въ томъ, что послѣдній въ своей знаменитой бѣлогорячешной мелодіи: "Шопотъ, робкое дыханіе" иносказательно осмѣялъ, хоть заднимъ числомъ, катковскій классическій лицей и одного изъ учредителей его, т. е. самого М. Н. Каткова. Доказывая всевозможныя нелѣпости, и дѣлая невозможныя натяжки, не трудно и въ послѣднемъ случаѣ обвинить въ пасквилѣ нашего безпредметно-щебетавшаго лирика. Попробуемъ, ради курьеза, впасть въ тонъ "Московскихъ Вѣдомостей" и разберемъ извѣстное всѣмъ стихотвореніе, подражая манерѣ катковскихъ слѣдователей:
   
   Шопотъ, робкое дыханье,
   Трели соловьи...
   
   т. е. педагогическія трели Михаила Никифоровича передъ перепуганными, затаившими дыханіе лицеистами.
   
   Серебро и колыханье
   Соннаго ручья.
   
   Т. е. высокая денежная плата на ученье въ лицеѣ и волненье соннаго ручья (метафора) или дремлющей Россіи, отдающей своихъ сыновъ подъ ферулу г. Каткова.
   
   Свѣтъ ночной, ночныя тѣни,
   Тѣни безъ конца,
   
   или мракъ нигилизма, разливающійся по стогнамъ и градамъ нашего обширнаго отечества и т. д.
   
   И заря, заря...
   
   т. е. "Заря" г. Кашпирева, разумѣется, которая погребается вмѣстѣ съ своимъ фискальствомъ. Въ цѣломъ-же изъ всего этого выходитъ -- пасквиль. Выводъ неотразимый, неправда ля?
   Какъ ни безсмысленно подобное обвиненіе, но всѣмъ поклонникахъ "Московскихъ Вѣдомостей", оно должно показаться убѣдительнымъ по своей аргументаціи, иначе гдѣ-же ихъ послѣдовательность?
   

VI.

   Но мрачный московскій публицистъ очень скоро можетъ нагнать на насъ уныніе. Мрачные люди, кто-бы они ни была, тѣ-ли, которые мутятъ водой, или тѣ, которые ловятъ въ ней рыбу -- производятъ одинаковое тяжелое впечатлѣніе. Оставимъ-же въ покоѣ этихъ безпокойныхъ дѣятелей, а это намъ сдѣлать болѣе чѣмъ удобно въ эпоху повальнаго оптимизма, стремящагося во всемъ и вездѣ отыскивать "свѣтлыя явленія" и отрадныя стороны жизни. Будущій историкъ рѣшитъ, на сколько нравы оптимисты нашего времени; мы-же, ихъ современники, отдаемъ имъ полное преимущество въ сравненіи съ разными мрачными гробокопателями и зловѣщими филинами, какъ въ печати, такъ и въ самой дѣйствительности.
   Современные наши русскіе оптимисты дѣйствуютъ на нашу душу, какъ умиротворители, успокоиваютъ, забавляютъ насъ, и ихъ розовые очки все-же лучше багровыхъ стеколъ, сквозь которая смотрятъ на міръ Божій граждане катковскаго пошиба. Чаще и чаще встрѣчаясь съ распространившимся типомъ нашихъ "примирителей", вы невольно начинаете поддаваться ихъ благодушію, ихъ идиллически-свѣтлому взгляду на всѣ мимобѣгущія явленія и "бѣсъ отрицанія, бѣсъ сомнѣнія" не такъ уже часто тревожитъ вашу безпокойную, пытливую мысль и нервы. Подчасъ, можетъ быть, крайне-смѣшными кажутся вамъ эти вѣчно ликующіе "примирители", эти Маниловы науки, искуствъ и общественной дѣятельности, но съ ними все-же легче живется, чѣмъ съ Собакевичами "Московскихъ Вѣдомостей* и петербургскихъ канцелярій. Маниловы позднѣйшихъ дней, по своему благодушію, такъ ужь воспитали свои мозги, что даже въ самыхъ темныхъ сторонахъ жизни ухитряются, послѣ долгаго скобленія, откапывать свѣтлые штрихи, отрадные факты, приводящіе къ успокоительнымъ и умиляющимъ выводамъ. Просто даже завидно смотрѣть на этихъ людей, которые отъ всего приходятъ въ восторгъ, вѣчно счастлива за себя и за другихъ --
   
   Всегда довольные собой,
   Своимъ обѣдомъ и женой.
   
   Откуда-же взялось у людей такое довольство всѣмъ окружающимъ, такая способность окрашивать даже мрачное въ свѣтлыя, яркія краски? Одинъ изъ героевъ новаго романа г. Достоевскаго очень смѣло, хоть и весьма курьезно, рѣшаетъ этотъ вопросъ слѣдующимъ образомъ. "Человѣкъ несчастливъ, говоритъ онъ, -- потому-что не знаетъ, что онъ счастливъ; только потому. Это все, все! Кто узнаетъ, тотъ сейчасъ станетъ счастливъ, сію минуту. Всѣмъ тѣмъ хорошо, кто знаетъ, что все хорошо. Если-бъ они знали, что имъ хорошо, то имъ было-бы хорошо, но пока они не знаютъ, что имъ хорошо, то имъ будетъ нехорошо. Вотъ вся мысль, вся, больше никакой..." ("Бѣсы", стр. 101).
   Наши оптимисты-Маниловы придерживаются, кажется, этой самой мысли: "всѣмъ тѣмъ хорошо, кто знаетъ, что все хорошо". Они разъ задались рѣшеніемъ, что въ свѣтѣ "все обстоитъ благогополучно", а всякая ложь, усвоенная людьми, какъ правда, такъ и останется для нихъ, до поры, до времени, неопровержимой истиной.
   Тотъ-же герой въ "Бѣсахъ" г. Достоевскаго восклицаетъ: "Видите, паукъ ползетъ по стѣнѣ, я смотрю и благодаренъ ему за то, что онъ ползетъ". Не то-же-ли самое дѣлаютъ наши "примирители"? Они всѣмъ довольны, что-бы вкругъ ихъ ни дѣлалось, а съ такимъ неизсякаемымъ источникомъ благодарности очень легко и пріятно живется на свѣтѣ. Для опыта, попробуйте, хоть искуственно, задаться той мыслью, что "всѣмъ хорошо, кто знаетъ, что все хорошо" и прикладывайте эту мысль къ явленіямъ текущей дѣйствительности. Попривыкнувъ къ подобнымъ умственнымъ экспериментамъ, пожалуй, очень скоро придешь къ тому, что станешь съ чувствомъ глубочайшей признательности благодарить паука за то, что онъ ползаетъ передъ нами на стѣнѣ.
   Русскій человѣкъ, способный доводить до крайности, какъ свой мрачный, хищный взглядъ на жизнь, такъ и благодушное "примиреніе", въ послѣднемъ случаѣ умѣетъ приходить въ самымъ изумительнымъ парадоксамъ.
   Мы знаемъ одного такого типичнаго оптимиста, который вѣчно чѣмъ-нибудь восхищается, вѣчно празднуетъ какое-нибудь "свѣтлое явленіе" и у него въ году не менѣе трехсотъ шестидесяти пяти праздниковъ. Всякій слухъ, каждая новость и газетное извѣстіе даютъ ему обильную пищу для праздничныхъ разглагольствованій. Онъ понялъ, что "все хорошо", а потому и нѣтъ конца торжеству его.
   Этого маленькаго человѣчка, съ маленькимъ брюшкомъ, съ маленькими, веселыми глазками, съ пошловатымъ выраженіемъ маленькаго личика мы рекомендуемъ вниманію нашихъ читателей, потому-что онъ въ лицѣ своемъ до нѣкоторой степени совмѣстилъ всѣ наши "инстинкты примиренія" и тотъ духъ всепоглощающаго оптимизма, который эпидемически разливается въ воздухѣ нашей эпохи.
   Миссія Манилова начала семидесятыхъ годовъ не легкая, хоть онъ и принялъ ее добровольно. Онъ создалъ для себя службу, должность "розыскателя свѣтлыхъ явленій" и трудится въ потѣ лица своего, никѣмъ непрошенный, никому собственно ненужный и часто всѣмъ надоѣдающій. Ничего въ сущности не дѣлая, онъ дѣятеленъ до истощенія силъ. Онъ за всѣмъ слѣдитъ, все знаетъ и все читаетъ; онъ, какъ водолазъ моря житейскаго, спускается въ самую глубину его для отысканія жемчужинъ россійскаго прогресса и носится потомъ съ ними, какъ съ милыми дѣтищами. Онъ свято вѣритъ въ Ормузда, т. е. въ доброе начало и вѣчный припѣвъ: все къ лучшему!
   Если-бы кто вздумалъ, зная его слабую сторону, ради потѣхи, скептически отнестись въ жемчужинамъ современнаго прогресса, то прекраснодушный оптимистъ забросаетъ его восторженными дифирамбами въ честь "свѣтлыхъ явленій", дѣлая самыя комическія сближенія, сближая самые несближаемые факты.
   -- Чего вамъ еще нужно? кричитъ маленькій "примиритель", безпрестанно махая руками, какъ крыльями вѣтряной мельницы. Мы быстро прогрессируемся во всемъ; мы становимся самобытны въ наукѣ, въ искуствѣ, въ нашихъ предпріятіяхъ; даже въ нашихъ уголовныхъ преступленіяхъ: иной преступникъ просто геній, только зловредный геній, направленный въ дурную сторону. Мы имѣемъ Каткова и фуфайки изъ сосновой шерсти, земскую самодѣятельность и химика Шишко, образчики асфальтовой мостовой и драматическую труппу. Мы строимъ быстро, какъ американцы, свои желѣзныя дороги и по американски ломаемъ на нихъ свои черепа и ребра. Мы всѣ -- Европа въ лицахъ: наши нравы -- французскіе, булочники -- нѣмецкіе, пѣвцы -- итальянскіе, роскошь, табакъ и цивилизація -- турецкіе, фарфоръ и стойкость въ убѣжденіяхъ -- китайскіе. Развѣ мало вамъ этого? Вы жалуетесь на дороговизну дровъ и квартиръ, не замѣчая, что въ этой дороговизнѣ есть признавъ благосостоянія: дикари, живущіе въ землянкахъ и юртахъ, имѣютъ самые дешевые пріюты, а имъ вы не позавидуете. Притомъ-же, дороговизна во всей Европѣ, а ужъ про Америку я не говорю: тамъ и "время -- деньги". Читайте, вотъ что пишутъ о квартирахъ изъ Берлина (онъ вытаскиваетъ изъ кармановъ цѣлую кипу всякихъ газетъ), читайте далѣе, что дѣлается въ Магдебургѣ. "Въ Магдебургѣ, извѣщаютъ изъ Саксоніи -- собралась 11-го октября народная сходка изъ трехъ тысячъ человѣкъ по поводу нынѣшней дороговизны на квартиры. На сходкѣ этой рѣшено просить магистратъ принять мѣры къ устраненію такого неудобства". Видите, вездѣ одно и то-же..." И все это говоритъ онъ съ развязностію новѣйшаго Хлестакова, ни надъ чѣмъ не задумываясь, ничѣмъ не смущаясь. Обладая способностію Чичикова пристроиться къ каждому вопросу съ чужого голоса, онъ обладаетъ несомнѣнными сокровищами образованія капитана Еопейкина. Но по Сенькѣ -- шапка! И либеральный Подхалюзинъ идетъ за дѣйствительнаго Либерала.
   

VII.

   Не веселѣе-ли намъ всѣмъ будетъ жить на бѣломъ свѣтѣ, если мы станемъ смотрѣть на него сквозь успокоительную призму маленькаго человѣчка, о которомъ сейчасъ говорили? Какъ кого, а насъ подчасъ тоже разбираетъ смертная охота проникнуться его умиленіемъ и телячьимъ восторгомъ. Не лучше-ли, подчасъ --
   
   Въ лѣсъ заходить -- такъ волковъ не бояться,
   Въ стадѣ овечьемъ овцою казаться?..
   
   Есть-же люди, которые по нѣкоторымъ статистическимъ даннымъ смѣло превозносятъ богатство и культуру такой страны, какъ Японія. Данныя эти, впрочемъ, настолько любопытны, что на нихъ указать не мѣшаетъ. Дѣло въ томъ, что изъ статистики Японіи видно, что но послѣдней народной переписи въ Японіи 34,785^321 жителей, изъ которыхъ 1,872,959 посвятили себя литературнымъ занятіямъ и военной службѣ. Цифра изумительная по своей неожиданности. Даже предположивъ (чего на самомъ дѣлѣ нѣтъ), что въ Японіи милліонъ, даже полтора милліона посвящаютъ себя военной службѣ, все-таки у японцевъ остается еще триста семьдесятъ тысячъ литераторовъ.
   Хотя не только для всей Россіи, но даже для одного Петербурга мы не имѣемъ подобной точной статистики, но все-таки должны сознаться, что въ послѣднемъ случаѣ мы далеко отстали отъ японцевъ. Отъ временъ Смирдина до временъ Кожанчикова мы не успѣли собрать и "ста русскихъ литераторовъ", а одинъ извѣстный московскій чудакъ даже совершенно отрицаетъ существованіе петербургскихъ писателей. По мнѣнію этого чудака, въ Петербургѣ всего только 47 тысячъ жителей, 60 тысячъ актеровъ, триста тысячъ присяжныхъ кокотокъ и 300-же тысячъ адвокатовъ. Литератора, значитъ, нѣтъ ни одного. Это, разумѣется, напраслина и никто серьезно не вѣритъ чудаку изъ Москвы, этой литературной Мекки, куда сотрудники угасающей "Зари", есть слухи, ходятъ на поклоненіе катковской типографіи.
   По своей численности жрецы петербургской литературы, разумѣется, не могутъ конкурировать съ трехсотъ-тысячной арміей японскихъ "сочинителей", но съ московскими они еще потягаются. Теперешній петербургскій "сочинитель" имѣетъ то неоспоримое достоинство, что онъ мастеръ на всѣ руки. Онъ въ одно и то-же время поспѣваетъ писать корреспонденціи изъ Вѣны, Ричмонда, Сиднея и Абукира (и все это сидя гдѣ-нибудь въ Дегтярной улицѣ), читать публичныя лекціи "о хорошихъ манерахъ", выпускать романъ за романомъ и, наконецъ, ставить на сцену либеральный водевиль, реакціонную драму и ретроградную комедію. Одинъ нашъ петербургскій Незнакомецъ (честь ему и слава!) заткнетъ за поясъ нѣсколько дюжинъ московско-японскихъ дѣятелей. Этотъ реставрированный Магницкій и Менцель вкупѣ, этотъ Рошфоръ на выворотъ, поразитъ всякаго японца своею многосторонностью. Въ сплетняхъ онъ посоперничаетъ съ цѣлою Москвою, въ обскурантизмѣ осилитъ Вик. Аскоченскаго; какъ статистикъ, побѣдитъ Корба, какъ статистъ и фельетонный клоунъ, пересіяетъ всѣхъ дѣятелей театра-буффъ, хотя самыя буффонады преслѣдуетъ во имя нравственности (бѣдная нравственность!) съ.лютымъ ожесточеніемъ. Незнакомецъ, наконецъ, бросая перчатку г. Гоппе, принимается за изданіе календаря, на рекламѣ о которомъ выставляетъ свое имя, вѣроятно, предполагая, что это имя возбуждаетъ къ себѣ особенное довѣріе. Послѣ календарей его ожидаетъ еще болѣе полезная дѣятельность -- сочинителя сонниковъ, оракуловъ, и т. п.
   И развѣ мало у насъ этихъ "незнакомцевъ"? "Незнакомецъ" -- имя собирательное, цѣлой стаѣ нашихъ маленькихъ Коцебу принадлежащее, но стаѣ "лавровъ нѣмца Коцебу" не стоющей. Наши "незнакомцы", "соображаясь съ обстоятельствами" и съ общественнымъ настроеніемъ, готовы принимать на себя оттѣнки всѣхъ партій и отъ поклоненія фригійскому колпаку, не стѣсняясь, переходятъ въ обожанію прусского тесака. Вчера, занимаясь травлей нигилистовъ, они завтра, если перемѣнится вѣтеръ, готовы упрекать первыхъ въ отсталости и умѣренности, и все это изъ-за спекулятивныхъ соображеній лавочниковъ, имѣющихъ единую цѣль -- повыгоднѣе сбыть свой гнилой товаръ, залежавшійся въ лавкѣ. Понятно, что всѣ эти "людишки -- пишущая тварь" о славѣ не помышляетъ: лишь-бы только ихъ не очень разславили. Про нихъ не даромъ-же кто-то сказалъ:
   
   Что слава? Яркая заплата
   Одеждъ, изорванныхъ въ клочки:
   Ихъ соблазняетъ только плата
   И пятачки, и пятачки...
   
   Поэтому для нашихъ "незнакомцевъ" -- "гдѣ пятачки, тамъ и родина", а такъ-какъ пятачковъ намъ не занимать-стать, то и плодятся, какъ мухи, эти машинные строчмейстеры, при чемъ, почти нѣтъ сомнѣнія, что въ скоромъ времени мы и Японію, вѣроятно, перещеголяемъ. Не даромъ-же, въ самомъ дѣлѣ -- ужь видно судьбамъ такъ угодно!-- мы начинаемъ сближаться съ этою страною; и можемъ теперь быстро перекликаться съ нашими "японскими братьями". Только надняхъ появилось извѣстіе, что въ Петербургъ пришла изъ Нангасаки первая телеграмма по кабелю, уложенному черезъ Японское море и далѣе отъ Владивостока по телеграфнымъ линіямъ, пробѣжавъ разстояніе болѣе 11,000 верстъ въ десять часовъ. Мы ли не преуспѣваемъ?
   

VIII.

   Да, мы преуспѣваемъ и заводимъ связи не съ одними только "японскими братьями". У насъ есть публицисты, которые печатно называютъ себя "confrère-рами" знаменитаго Гамбеты, у насъ есть г. Михно, который, какъ было заявлено въ газетахъ, переписывается съ Викторомъ Гюго: мы, русскіе, къ стыду нашему, мало или даже совсѣмъ не знаемъ о литературныхъ заслугахъ г. Михно, а вотъ авторъ "Châtiments" знаетъ его и по невѣденію русскаго языка считаетъ его за извѣстнаго нашего писателя. Наконецъ, Бисмаркъ, самъ Бисмаркъ входитъ въ письменное соглашеніе съ редакціей нашего дѣтскаго журнала "Нива" и на просьбу этой редакціи о высылкѣ его портрета и автографа на русскомъ языкѣ (11), отвѣчаетъ самымъ любезнымъ письмомъ и благодаритъ "за ласковое слово* (именно такъ и сказано въ письмѣ его). "Искренно я горячо сочувствую, пишетъ германскій канцлеръ, задачѣ вашего далеко распространеннаго (??) журнала и высылаю вамъ свой портретъ и автографъ на русскомъ языкѣ"...
   И такъ, мы-ли не преуспѣваемъ? Если мы не открыли Америки, то только потому, что она уже открыта (развѣ насъ можно винить за это?; и намъ осталось только побрататься съ нашими "заатлантическими друзьями". Мы не открыли Америки, но можемъ удивить міръ еще другимъ не менѣе славнымъ открытіемъ. Нѣмцы уже завидуютъ нашему будущему торжеству, но все таки не скрываютъ его и въ аугсбургской газетѣ "Allgemeine-Zeitung толкуютъ, что въ настоящее время въ Малой Азіи идутъ очень дѣятельныя раскопки въ мѣстности знаменитой Трои и что эти раскопки производятся частнымъ человѣкомъ и именно (ликуйте, братія) однимъ петербургскимъ купцомъ... Троя, воспѣтая Гомеромъ и отыскиваемая русскимъ купцомъ первой гильдіи, который столь производительно тратитъ свои милліоны, добытые долгимъ трудомъ и испытаніями! Что за грандіозная тема для патріотическихъ поэтовъ въ родѣ Татаринова, Аполлона Майкова и Ефима Дроздова!.. Фамилія этого разыскателя Трои нѣмецкая -- Шлиманъ, но онъ -- успокойтесь!-- оказывается, по словамъ самихъ-же нѣмцевъ, совершенно русскимъ. Имя никого не должно смущать, потому-что зналъ-же Печоринъ одного нѣмца съ фамиліей Иванова...
   

IX.

   Страсть къ откапыванію древностей у насъ сказывается во многомъ. Мы пугаемся только новизны и всякаго быстраго обновленія, мы симпатизируемъ больше мертвымъ (не исключая и мертвыхъ языковъ), чѣмъ живымъ и страсть къ древностямъ наша слабость, т. е. виноватъ: наша сила. Разумѣется, массы не поймутъ этой силы, не оцѣнятъ археологическихъ наклонностей избраннаго меньшинства: массѣ нужны дешевыя квартиры, а не останки героической Трои, но можно-ли обращать вниманіе на грубые запросы невѣжественной массы?.. Народу нѣтъ дѣла д., о серегъ, которыя носила прекрасная супруга Менелая, до остатка мѣдной бляхи съ обуви, прикрывавшей нѣкогда роковую пяту Ахиллеса. Народу не это нужно:
   
   Печной горшокъ ему дороже,
   Онъ пищу въ немъ себѣ варитъ.
   
   Такъ его-ли удивятъ древности, которыя снова прозываются къ жизни и поднимаются изъ праха?
   Межъ тѣмъ, какъ петербургскій купецъ въ Малой Азіи роетъ яму для отысканія полу-мифическихъ обломковъ, или для погребенія несбывшихся надеждъ своихъ, въ Москвѣ, которая сама есть ничто иное, какъ окаменѣвшее преданіе, тоже идутъ раскопки, только въ другомъ родѣ. Въ Москвѣ откапываютъ не обломки наполеоновскаго пожарища, но древніе покрытые ржавчиной и тлѣніемъ предразсудки и отжившіе обычаи, стараясь ихъ, какъ старую, подклеенную посуду, вновь ввести въ домашнее употребленіе. Отысканіемъ такой нравственной утвари усердно занимались два извѣстные дѣятеля, "академикъ и герой" В. Безобразовъ и славянофилъ Ю. Самаринъ. Явившись передъ лицемъ московскаго земскаго собранія, они оба, съ свойственнымъ имъ краснорѣчіемъ отстаивали "мудрый обычай предковъ", просто напросто называемый "тѣлеснымъ наказаніемъ". Ю. Самаринъ, но имя уважаемой имъ "народности", сильно и упорно стоялъ за розги, хоть и оговаривался весьма странно, "что они безнравственны только въ "извѣстномъ смыслѣ" (въ какомъ? объ этомъ онъ умолчалъ), что онъ "не поддерживаетъ тѣлесное наказаніе, какъ наказаніе" (?), т. е. считаетъ его, нужно думать, за особенную милость въ отношеніи меньшого брата.
   В. Безобразовъ, отстаивая ту-же самую "милость", не прибѣгалъ къ самаринскому вилянью, но болѣе прямо и глубокомысленно развивалъ свою мысль объ уваженіи къ тѣлесному наказанію, какъ въ продукту древней жизни, какъ въ народному обычаю, посягать, дескать, на который мы не имѣетъ никакого уважительнаго права. Выходитъ, словомъ, что "обычай деспотъ межъ людей" и его, т. е. обычая, нельзя подвергать не только измѣненію или уничтоженію, но нельзя даже относиться къ нему критически. Пріемъ такой защиты столь ловокъ и убѣдителенъ, что нужно удивляться, какъ это наши адвокаты не воспользуются имъ для своихъ защитительныхъ рѣчей, оправдывая "обычаемъ" всякое дѣло, всякое мошенничество. Прячась за "обычай", можно отстаивать не одно тѣлесное наказаніе, а казнокрадство, ломаніе женамъ скулъ и реберъ, невѣжество, безграмотность и т. д. Впрочемъ, московскіе адвокаты до нѣкоторой степени уже воспользовались ловкимъ аргументомъ В. Безобразова и въ свою очередь тоже отличились на славу. Ихъ тоже обуяла похвальная любовь въ "народности" и въ древнимъ "обычаямъ", а такъ-какъ эти "обычаи" издревле не признавали еврея за человѣка, то адвокаты создали изъ этого древняго соображенія цѣлый "современный вопросъ", требующій серьезнаго и всесторонняго обсужденія.
   Обсужденіе это, состоялось и оно столько характерно, что въ хроникѣ общественнаго движенія должно занять очень видное мѣсто, какъ лучшее и наглядное доказательство живучести старыхъ обычаевъ, предъ которыми почтительно склоняются даже московскіе адвокаты, а вѣдь адвокаты тоже "по обычаю", считаются людьми "передовыми". Дѣло происходило такъ. Передъ выборами членовъ совѣта московскихъ присяжныхъ повѣренныхъ, происходили сперва частныя ихъ собранія, гдѣ сбиралось до 25-ти человѣкъ. Одно изъ такихъ засѣданій происходило въ квартирѣ адвоката г. Плевако, который...
   -- Нѣтъ, господа, событіе это такого легендарно-эпическаго свойства, что его нужно передавать не новѣйшей холодной прозой, а древнимъ греческимъ гекзаметромъ на манеръ Иліады, что мы и попробуемъ сдѣлать, призвавъ на помощь всѣхъ музъ и даже самого лучезарнаго Аполлона. И, такъ собравшись съ духомъ, мы начинаемъ:
   
   Нѣкогда,-- вѣкъ девятнадцатый шелъ ужъ въ то время къ исходу.--
   Въ дальней, холодной странѣ азіатской богатый былъ городъ,
   Славный, какъ Троя сама и, какъ Троя, пропавшій безслѣдно...
   Съ географическихъ картъ онъ исчезъ въ наше время
   И отъ него намъ осталось лишь нѣсколько смутныхъ преданій,
   Колоколъ съ выбитымъ краемъ, обломокъ громадной царь-пушки,
   Да нѣсколько книгъ: писалъ ихъ Михайю Петровичъ Погодинъ,
   Сей Гостомыслъ и великій ученый Дѣвичьяго поля.
   Мало сказаній о прошломъ московскаго гордаго царства
   Внукамъ осталось въ наслѣдство отъ дѣдовъ, но двѣ-три легенды
   Все-же еще сохранилось случайно въ народѣ...
                                                                         О, музы!
   Помощи вашей я жду для созданья старинной былины
   И осѣнивши чело троекратнымъ крестомъ, начинаю.
   Ночь надъ стѣнами Кремля опустила ревнивый свой пологъ,
   Городъ безмолвный, гдѣ спать всѣ ложатся почти съ пѣтухами,
   Сладко заснулъ на перинахъ и въ окнахъ огней не замѣтно;
   Только лишь въ домѣ одномъ пробивался свѣтъ яркій сквозь стекла,
   Гдѣ въ терему на великій совѣтъ собрались адвокаты.
   Тихо сперва, какъ журчащій источникъ, ихъ шло засѣданье:
   Эмеритальную кассу открыть порѣшили всѣ дружно
   Съ библіотекой изъ книгъ юридическихъ... Мирно бесѣда
   Словно по маслу текла, но затишье бываетъ предъ бурей.
   Буря случилась дѣйствительно... Кто-то изъ тѣхъ адвокатовъ,--
   Поднялъ въ собраньи вопросъ соціальный: "Возможно-ли, нѣтъ-ли
   Въ нашу среду принимать, россіяне, различныхъ евреевъ?
   Жидъ -- человѣкъ-ли, скажите"?... Какъ искра, попавшая въ порохъ,
   Дѣлаетъ взрывъ, такъ весь сеймъ москвичей закипѣлъ, разгорѣлся
   И голоса въ перебивку но залѣ пошли раздаваться:
   -- "Мы не допустимъ евреевъ"!-- "Съ жидомъ славянинъ не сойдется!.."
   -- "Эти евреи лишь "тянутъ другъ друга" и можно, пожалуй,
   Намъ опасаться, что всѣхъ насъ жиды постепенно подавятъ". *)
   -- "Что вы? стыдитесь"! воскликнулъ какой-то наивный мечтатель,
   Непостигавшій волненья бывалыхъ московскихъ юристовъ.
   "Насъ почти цѣлая сотня, и будемъ мы всѣ хороши-же,
   Если пяти, иль шести адвокатовъ-евреевъ вдругъ струсимъ"...
   Столь неразумное слово гвалтъ вызвало страшный:--
   "Не надо, Прочь ихъ, евреевъ! Молчите! Садитесь!.."
   И тутъ-же единый Членъ изъ совѣта воспрянулъ:--
   "Друзья, не забудьте о томъ вы,
   Что у французовъ и нѣмцевъ нѣтъ вовсе жидовъ-адвокатовъ!" --
   "Какъ? А Кремье?" вставилъ слово не кстати все тотъ-же мечтатель,
   Но адвокатъ былъ находчивъ и очень резонно отвѣтилъ:
   -- "Сколько, я знаю, Кремье перекрещенецъ, нужно замѣтить,
   А потому предъ жидами имѣетъ огромные шансы..."
   Сильнымъ такимъ аргументомъ поконченъ былъ споръ... Приступили
   Къ баллотировкѣ вопроса и двадцать четыре юриста
   Дружно рѣшили: "присяжнымъ повѣреннымъ" жидъ быть не можетъ!"
   И изъ двухъ дюжинъ защитниковъ этихъ гуманныхъ лишь трое,
   Только лишь трое нашли (Городецкій, Щелканъ и Ласковскій,
   Ихъ имена на Руси перейдутъ, вѣроятно, въ потомство),
   Что невозможно никакъ согласиться съ рѣшеньемъ подобнымъ;
   Но семеро будутъ-ли ждать одного?.. Такъ кончилось вѣче
   Изгнаньемъ "жидовъ"... Вотъ вамъ старина и сказанье. Довольны-ль?
   *) Что эта "легенда" не вымыселъ и не только по общему характеру, но даже во всѣхъ мелкихъ деталяхъ вѣрна дѣйствительности, недовѣрчивые читатели могутъ убѣдиться, взглянувъ въ "Русскія Вѣдомости" No 212.
   
   Москва, крѣпкая въ обычаяхъ, во всякомъ случаѣ, должна быть довольна, видя, что даже ея адвокаты возводятъ въ перлъ созданія вѣковые предразсудки и совершаютъ подвиги, похожіе на древнія легенды.
   

X.

   Въ заключеніе намъ хочется сказать нѣсколько словъ о петербургскомъ театрѣ.
   Пожалуйста, не бойтесь фельетонныхъ "общихъ мѣстъ" съ жалобами на бѣдность и безталантность нашей драматической труппы, что давно крайне всѣмъ наскучило. Читатели, какъ и театральные зрители, давно очень хорошо знаютъ составъ и силы нашей труппы и ихъ, право, пора избавить отъ "общихъ мѣстъ" театральныхъ рецензентовъ, существующихъ на счетъ бездарности драматическихъ артистовъ. Впрочемъ, наши бѣдные актеры, можетъ быть, не преслѣдовались-бы съ такимъ упорнымъ ожесточеніемъ присяжными театральными хроникерами, если-бы не одно довольно странное совпаденіе обстоятельствъ. Случилось какъ-то такъ, что большая часть этихъ сценическихъ рецензентовъ принадлежитъ въ скорбному разряду драматурговъ и поставщиковъ александринскаго театра. По первому взгляду и по оцѣнкѣ, какъ тѣхъ, кто пишетъ для сцены, такъ и тѣхъ, кто исполняетъ ихъ произведенія, нужно*бы предполагать, что авторы души должны нечаять въ нашихъ актерахъ: солидарность бездарности соединяетъ, кажется, ихъ неразрывными узами, ибо минусъ на минусъ даетъ плюсъ. На дѣлѣ совершается, однако, иначе, потому-что люди,-- ужь таково ихъ свойство,-- любятъ свою собственную безталантность сваливать или на другихъ людей, или на какія-нибудь обстоятельства и случайности. Современные наши драматурги весь неуспѣхъ своихъ собственныхъ пьетъ всегда объясняютъ "плохою игрою" актеровъ, во всемъ винятъ ихъ, а сами изъ воды сухими выходятъ, выдавая себя даже за жертвъ артистической неумѣлости... Нѣтъ никакого сомнѣнія, что отъ игры актеровъ до нѣкоторой степени зависитъ сценическій успѣхъ пьеса, но также нѣтъ никакого сомнѣнія, что петербургскіе актеры и драматурги стоятъ другъ друга и должны-бы по настоящему жить душа въ душу. Почти всѣ драматическіе поставщики петербургской сцены не имѣютъ права жаловаться на своихъ исполнителей, потому-что они сами въ драматической литературѣ ни хуже, ни лучше. Скажемъ даже болѣе: даровитые артисты въ родѣ Самойлова 1 или Васильева 2 должны скорѣе шокировать плеяду всѣхъ этихъ Дьяченокъ и В. Александровыхъ, потому-что первые совершенно затираютъ, подавляютъ ихъ собою и изображаютъ часто на сценѣ типы, которые и не снились самимъ авторамъ. Въ послѣднемъ случаѣ, право, даровитый актеръ обиднѣе самаго неумѣлаго. Съ тому-же плохой актеръ станетъ играть все, чѣмъ вы его ни надѣлите, а даровитый еще, пожалуй, закапризничаетъ и упрется: таланты вѣдь разборчивы. Если-бы, напр., случилось такое чудо, что на всю труппу Александринскаго театра сошли огненные языки геніальности, то что-бы, тогда стали дѣлать всѣ эти авторы "Гувернера", "Паутины", "Ребенка", "На хлѣбахъ изъ милости" и т. д.? Вѣдь чего добраго, послѣднимъ пришлось-бы закрывать свою лавочку, потому-что хорошая и даровитая труппа едва-ли-бы рѣшилась пробавляться теперешнимъ репертуаромъ.
   Благодарите-же, гг. драматурги, судьбу, благоволящую къ вамъ и создавшую актеровъ по образу вашему и подобію: вы достойны другъ друга и не должны ссориться.
   Намъ случилось быть на представленіи одной новой бенефисной комедіи. Поднялся занавѣсъ и сцена, изображавшая трактиръ, оказалась пустою. Сперва это показалось намъ очень остроумнымъ, какъ дѣйствіе безъ дѣйствующихъ лицъ, но къ сожалѣнію, лица скоро явились. Вошли два актера во фракахъ и бѣлыхъ галстукахъ (понимать надо, что они изображали лакеевъ) и стали разговаривать. Разговаривали долго. Потомъ явился г. Бурдинъ въ качествѣ откупщика (по комедіи время недавнее и вдругъ -- откупщикъ!!) и г. Нильскій въ качествѣ бѣднаго, но благороднаго героя. Стали разговаривать и разговаривали тоже долго. Зритель терпѣливъ и все ожидаетъ не разговоровъ однихъ; а начала комедіи. Вотъ, думаетъ, эти двое сейчасъ уйдутъ и настоящее дѣйствіе начнется. Но актеры продолжаютъ разговаривать, наконецъ расходятся и вдругъ... занавѣсъ опускается.
   -- Какъ? что это такое? волнуются зрители. Ужь не случилось-ли чего на сценѣ? Не пожаръ-ли? Не жмутъ-ли г. Нильскому ногъ новые сапоги и онъ упалъ въ обморокъ? Зачѣмъ опустили занавѣсъ?
   Но занавѣсъ опустили по той простой причинѣ, что дѣйствіе кончилось. Да-съ, кончилось, въ сущности не начинаясь. Двое побесѣдовали въ трактирѣ -- вотъ вамъ и первый актъ комедіи. Достоинство перваго акта избавляетъ насъ отъ необходимости говорить объ остальныхъ четырехъ дѣйствіяхъ. Скажемъ только, что есть извѣстіе, что анонимный авторъ этой "говорильни въ пяти словотолченіяхъ" остался недоволенъ игрою артистовъ.
   Но довольны-ли артисты авторомъ? Вотъ въ чемъ вопросъ! Жаль, что актеры не пишутъ рецензій о тѣхъ произведеніяхъ, которыя они обязаны играть "по службѣ": хочешь, не хочешь, а играй.

L'homme qui rit.

"Дѣло", No 11, 1871

  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru